Профессор Асмолов: За последние 20 лет жестокость превратилась в норму жизни
Подросток-убийца незадолго до своего чудовищного преступления опубликовал манифест. На многих страницах школьник расписывает свою ненависть к разным группам лиц, называя их «оккупантами», «жидами» и т.д.
Ненависть льется с каждой строки и, кажется, захлестнула целиком сознание подростка. Откуда она? Заразно ли это для других? И какую «вакцину» для профилактики стоит экстренно дать нашим детям?
Об этом беседа обозревателей «МК» с заведующим кафедрой психологии МГУ им. Ломоносова, д.п.н., профессором Александром АСМОЛОВЫМ.
Фото: Анна Титова
тестовый баннер под заглавное изображение
— Александр Григорьевич, вы прочитали жуткий манифест подростка-убийцы. Что думаете по этому поводу?
— Это чудовищный манифест дегуманизации, фашизма, неонацизма. Ключевая фраза, ключевой слоган, который попал в сердце этого парня, звучал так: «Ничьи жизни не важны». Он был написан и на английском, и на русском.
Как только мы сталкиваемся с идеологией дегуманизации, идеологией расчеловечивания, мы слышим в разных проекциях этот чудовищный лозунг любого фундаментализма и любого нацизма, в каких бы бумажках он ни проступал, в какой бы стране он ни проявлялся.
— С чем это связно? Мир стал более жестоким?
— За последние 20 лет в разных странах агрессия, жестокость, возможность убить другого превратились в норму обыденной жизни. И это проникло как установка в сознание.
Какое сознание наиболее чувствительно? Сознание подростков, у которых, как говорят психологи, «возраст бури и натиска». Им и без этого трудно в любые времена. В любые времена подростки ищут свое «я», и в любые времена находятся те, кто превращает их «я» в орудие уничтожения и самоуничтожения.
В последние годы произошел взрыв. Мы должны четко понять и не побояться сказать, что основой большинства трагедий является милитаризация сознания подростков и молодежи. Это означает, что жизнь другого не ставится ни во что. Милитаризация приводит к тому, что многие вокруг начинают восприниматься как враги, а за что убить — уже подсказывают такие документы, как тот чудовищный манифест, который был у этого молодого парня в Подмосковье.
Вот это «ничьи жизни не важны» и маска на голове — это падает на историческую почву.
— Какую? Что вы имеет в виду?
— Которая все годы и в Российской империи, и в Советском Союзе, и в современной России поддерживается и распространяется под разными масками. Их можно условно назвать «черносотенцами». Они несут человеконенавистничество и расчеловечивание. Сегодня сознание подростков становится мишенью этих человеконенавистнических концепций, которые все легко усваивают и превращаются в бомбу не замедленного, а быстрого действия. Можно предположить, что будут появляться люди, для которых убийство другого, смерть другого является нормой, а жизнь человека ничего не значит. И это мы с вами будем и психологически, и антропологически пожинать.
Мы сегодня должны четко понимать, что есть другая установка, которую предложил Альберт Швейцер, которую предлагали Ганди, которую внес Андрей Сахаров, — это установка и ценностный императив: ценность жизни каждого как неповторимой индивидуальности. Либо это, либо холокост, геноцид. Расчеловечивающая идеология сегодня царствует в самых разных странах на нашем обезумевшем «шарике».
— Александр Григорьевич, но в России в целом за последние годы количество убийств сократилось в 6 раз. И это не просто хорошая тенденция, это, по-моему, общечеловеческий прорыв. Мы наблюдаем за последние год-два увеличение подростковой преступности, но до этого она шла на спад просто сумасшедшими темпами (число подростков за решеткой сократилось с 10 000 до 800). Разве это в целом не тренд на снижение насилия?
— Россия была и остается чемпионом по самоубийствам среди подростков.
Вы очень точно говорите, что в последние годы мы имеем мощный всплеск подростковой преступности, связанный с тем, что опять растут агрессия и насилие среди подростков. Подросток может, войдя в школу, ударить ножом, может убить — и это достаточно широко освещается в прессе. А это тоже риск, потому что срабатывает синдром Вертера (массовая волна поражающих самоубийств и убийств): после освещения этих событий их вероятность многократно возрастает. Это описано ведущими социологами и социальными психологами мира. Иными словами, мы имеем, как бы нам ни казались благостными те цифры, о которых вы говорите, рост подросткового суицида, подростковой преступности и признание в сознании подростков подобных действий нормой своего поведения.
— По-вашему, СМИ не стоит освещать такие трагедии?
— Мы говорим о подаче. Главное в написании — не допустить ноту (неявную или явную) героизации для других подростков подобных действий, неявное поощрение, а тем самым формирование установок.
— Каких?
— Насколько подросток, которого никто не видит, становится знаменитым? По сути дела, мы имеем то, что называется подростковой истерией. Очень часто подросток любым способом, в том числе тем чудовищным, о котором я говорю, старается крикнуть миру: «Заметьте, я существую, я есть, а вы меня в упор не видите».
Поэтому когда мы говорим о синдроме юного Вертера со времен Гете, после выхода книги которого несколько веков назад выросло число самоубийств, мы должны четко понимать, что имеем дело с тем, что падает на благодатную почву. Равнодушие общества к детям рождает их подростковую истерию как канал доказательства миру, что они есть, что они неповторимы. И эта неповторимость порой отстаивает самые жестокие способы. Молодежь во все века во всех странах в разных формах была субкультурой возмущающего поведения. Это есть всегда, но сейчас это достигло самых больших высот.
— В манифесте мальчик писал про то, что взрослые в школе девять лет ему указывают, как ему жить, что он должен чувствовать и думать. Это был протест против системы образования, где не спрашивают его мнение?
— Это протест в том числе против того, что система образования строится по технологии «ответы без вопросов». Где личность не является автором судьбы, где царствует унификация, деперсонализация, обезличивание. Ребенок превращается в безвольную вещь, которая подчинена авторитарным установкам подобного образования.
Я всю жизнь добивался, чтобы дети в школе чувствовали себя авторами своей судьбы и была вариативная развивающая мотивирующая система образования. В ряде школ России у мудрых учителей, у мудрых директоров это есть. И в этих школах вы не столкнетесь ни с фактами подросткового суицида, ни тем более с фактами убийств.
— Подростки не знают правил цифровой гигиены, ее не преподают в школах. Они заходят в Интернет и смотрят жесткий контент, не понимая, что с ними после этого происходит, как это влияет на них. Надо ли вот эту вот цифровую гигиену вводить в школах? Объяснять им, какое воздействие на них имеют видео, какие-то кадры, информация, которую они читают в свободном доступе?
— У нас цифровая гигиена вводится через жесткую форму запрета, когда говорят «нельзя». Но это только поддерживает подростковый нигилизм. И в этом смысле нужна не цифровая гигиена, а нужен тот контент, который интересен подросткам.
— Какой?
— Контент, который позволяет увидеть им, насколько они являются в буквальном смысле авторами своей жизни, и тот, в котором они видят, что ценно и ради чего жить.
