Зэк подробно рассказал, как получить показания у заключенных
Первый заместитель прокурора Иркутской области Алексей Борздый на днях попытался оспорить продление стражи для троих экс-сотрудников ФСИН. Они обвиняются в части 5 статьи 286 УК РФ «превышении должностных полномочий, повлекших смерть осужденного» (год назад в Ангарской колонии был избит 28-летний арестант, который скончался, не выйдя из комы).
Борздый просил учесть, что экс-сотрудники ангарской колонии впервые под следствием, дома их ждут семьи. И вроде бы похвальна забота прокурора о заключенных, если бы Сегодня в российских СИЗО не содержались тысячи женщин, у которых совсем маленькие дети. И прокуратура редко возражает, когда им продлевают меру пресечения, при том что этим женщинам вменили ненасильственные преступления, а не гибель человека.
Суд не послушал прокурора и оставил их под стражей.
Об этом в материале обозревателя «МК», член СПЧ.
Лучший защитник от государства
Весной 2023 года 28-летний осуждённый Николай Шайхутдинов был избит другим осужденным в ИК № 15 города Ангарска. Его вывезли в гражданскую больницу, где он впал в кому. Через несколько дней Николай скончался. Появилось уголовное дело, а вскоре и подозреваемый — так называемый «разработчик». По его словам, все вышло случайно, а он просто выполнял приказ сотрудников колонии…
Вскоре суд поместил под стражу к тому моменту уже бывших экс-начальника ангарской ИК-15 Сергея Шведкова, главу оперативного отдела Артёма Ермакова и зам начальника колонии по безопасности Сергея Юрина. Именно за них на днях ходатайствовал первый заместитель прокурора Иркутской области Алексей Борздый. Он обжаловал решение об очередном продлении содержания под стражей. Приведу цитату из апелляционного постановления, где указано, что прокурор полагает: «судом в полной мере не учтены данные о личности обвиняемых, их семейное положение, наличие устойчивых социальных связей, постоянное место жительства, отсутствие трудовых отношений с уголовно-исполнительной системой РФ, наличие возможности отбывания меры пресечения в виде домашнего ареста». И дальше прокурор обращает внимание, что один из обвиняемых ранее не судим, имеет несовершеннолетнего ребенка… И еще считает «несостоятельными доводы следствия и выводы суда о возможном уничтожении обвиняемыми доказательств по уголовному делу, так как сведений о предпринятых мерах к уничтожению доказательств органами следствия не представлено» и «суд формально отнесся к рассмотрению ходатайства следователя, устранился от исследования обоснованности приведенных в ходатайстве доводов и без надлежащей проверки продлил срок содержания под стражей».
Обычно на все это указывают адвокаты, когда не согласны с мерой пресечения. Прокуроры же с критикой следствия и суда выступают крайне редко. И будем откровенны, в том же Иркутском регионе полно заключенных, которые могли бы в СИЗО не находиться, а ждать приговора на домашнем аресте. Среди них есть женщины и даже несовершеннолетние, подозреваемые в ненасильственных преступлениях. Почему же прокурор не за них ходатайствовал, а за сотрудников (пусть и бывших) в систем ФСИН?
Попробуем разобраться.
Прокуратура — надзирающий орган. За все то, что происходило и происходит в Иркутских СИЗО и колониях, отвечают местные прокуроры. Есть прямая зависимость количества уголовных дел на тюремщиков от качествао работы надзирающего органа. Помните жуткие кадры насилия шваброй заключенных в Саратовской ОТБ№ 1? Тогда жертвы страшных пыток рассказывали, как пытались пожаловаться прокурору, и как он не принимал их обращения.
Но вернемся к Иркутску. Представитель Генеральной прокуратуры на одном из совещаний рассказывал, что в результате проверки по итогам бунта в Ангарской колонии (после него десятки заключенных заявили о пытках и изнасилованиях) некоторые сотрудники иркутской прокуратуры были отстранены от работы и наказаны. Но руководства это не коснулось. А еще прокуратура не выступила с осуждением порочной практики сотрудничества тюремщиков и правоохранительных органов. Напомню, что система ФСИН официально подчиняется Минюсту и независима от следствия.
Передо мной – справка оперативного отдела УФСИН по Иркутской области. Там рассказывается о том, что было сделано в 2020 году в рамках «оказания взаимопомощи правоохранительным органам». Цитата: «За три месяца из отделов правоохранительных органов на проведение ВКР поступило 202 задания (АППГ — 86».
ВКР — это внутрикамерная разработка, АППГ — аналогичный период прошлого года. Под ВКР может подразумеваться что угодно. «Одного припугнешь, и достаточно, он готов во всем признаться. А другого надо несколько дней бить, пока не поймет, что у него вариантов нет», – это слова одного из «разработчиков».
Из справки следует, что правоохранительные органы МВД, СК, ФСБ вполне легально присылают задания по раскрытию тех или иных конкретных преступлений. – Оперативная часть заключает соглашение с «разработчиками» на сотрудничество, и они уже “выполняют” эти самые задания и заставляют подписывать показания. Более того, эти «разработчиков» потом становятся свидетелями, в основном засекреченными, и они под протокол дают показания, как “слышали” в камере рассказ Пупкина о совершенных им преступления…
Беда в том, что суды эти показания принимают за чистую монету.
А еще в справке есть данные о том, сколько ВКР сотрудники УФСИН провели по собственной инициативе в помощь следствию. «А что в этом плохого?» – спросите вы. Самое плохое – в результате этих ВКР случается люди умирают.
Улица-детдом-тюрьма
Мой собеседник — «активист» (или, как их еще называют, «разработчик»), который причастен к смерти заключенного. Он сам проходит обвиняемым по статье 109 УК РФ «причинение смерти по неосторожности» и свидетелем по делу против сотрудников, чьи приказы выполнял. Именно основываясь на его показаниях, арестовали троих тюремщиков.
– Анатолий, как случилось, что вы стали «разработчиком»?
– Это произошло в 2012 году, когда я впервые попал в СИЗО. После того, когда я там пробыл три месяца, меня, еще тогда несовершеннолетнего, завербовали. Поставили просто перед выбором: или стать человеком низкого социального статуса, либо остаться, так сказать, «в ровной массе». Для второго варианта я должен был выполнять их требования и указания. Я испугался и согласился. Но, можно сказать, в СИЗО я занимался только тем, чтобы на корпусе, где содержатся несовершеннолетние, был порядок, и все соблюдали режим. У самого меня за это были хорошие условия — в камере и DVD, и игровая приставка. Пользуйся, когда хочешь. В детском доме такого не было.
– Расскажите про вашу семью. Почему вы в детский дом попали?
– В 2000-м году криминал убил отца. А в 2003-м черные риэлтоеры отправили на тот свет мать (она была медсестрой в больнице). Я остался в семь лет один. С 2003 по 2006 год жил на улице.
– И как вы жили?
– Подворовывал. Еще сторожил дорогие машины у кинотеатров и ресторанов (за это по 50 рублей давали). А ночевал в компьютерныхй клубах, где за 120 рублей можно арендовать компьютер на всю ночь. Ну вот я там и играл, и ел, и спал. Болел стабильно два раза в год. Приходил в этот время в аптеку и придумывал легенду, почему я без родителей. Мне давали лекарства. Добрых людей много. Подкармливала меня и вещи давала девушка, которая работала в одном кафе. У нее муж — сотрудник патрульно-постовой службы. Она в какой-то момент предложила, чтобы он меня отвез в детский дом. Я согласился. Ну вот и попал туда. А потом случилось так, что я как будто бы участвовал в ограблении. На самом деле это обычная разборка была, но человек написал заявление в полицию. Меня в СИЗО отправили, полтора года там пробыл. А оттуда суд выпустил в день приговора, так как срок уже отсидел, получается.
– А потом снова за решетку?
– Ну да. Я когда вернулся, уже был совершеннолетним. В детский дом не пустили. Я знал, что мне квартира полагается. Как сироте. Пришел в администрацию, а там говорят: на тебя надо документы собирать, приходи через месяц. Я психанул. Пошел и украл. Так «заехал» на второй срок. Со второго я вернулся на свободу, и снова понял, что я никому не нужен. На работу нигде не брали. В итоге я стал воровать опять, и так «заехал» на третий срок.
– После этого приговора вас этапировании в колонию?
– Да. У меня с собой было заявление на безопасное содержание, то есть отдельно от «общей массы», так как в связи с прошлыми отсидками много недоброжелателей могло быть. Я отдал это заявление дежурному оперативнику, ну а он, соответственно, своему начальнику. Меня посадили в ШИЗО-ПКТ на одиночное содержание. На следующий же день мне поставили ультиматум: или ты остаешься в карантинном отделении и разрабатываешь для нас или…». Я согласился, потому что жизнь дороже.
– Что входит в задачи «разработчика»?
– Есть два вида «разработок». Одна на стадии следствия. Так что не рекомендовалось никого бить – только по особому распоряжению, когда нужны были быстро показания от человека. Обычно же «разработка» была морально-словесная.
А в колонии уже «разрабатывается» осужденный с целью получить какие-либо сведения по другим эпизодам либо принудить его к определенным действиям. И тут не исключено физическое воздействие.
– Вы лично били осужденных? Насиловали? Как-то изощренно издевались?
– Не насиловал и не издевался. Но бил. Я рассказал уже об этом следствию, называл фамилии тех, кого бил. Уже даже провели очные ставки с ними.
И как они реагировали? Вы сами вообще что испытывали, когда сначала их били, а потом перед ними на очных ставках сидели?
Поверьте, мне не доставляло удовольствия их бить. Одно дело когда на ринге, и другое – когда делаешь это не по собственной воле.
А на очных ставках… По-разному люди реагировали на меня. Видно было, что кто-то зло держит, кто-то забыл уже все, а кто-то благодарил…
– За что?!
– Что не «жестко», как другие бил, и не издевался. Инвалидом никто не стал.
– Зато есть труп… Расскажите про него.
– К тому времени, как он приехал этапом в колонию, я там был 7 месяцев. И на протяжении этого времени я выполнял все требования и указания, сотрудников. Основная задача была встречать этапы, склонять осужденных к стопроцентному выполнению требований сотрудников: скажет приседать, должны приседать, скажет бегать, они будут бегать. Там была такая «постанова», что все заключенные в карантинном отделении не ходят, а бегают, и вообще все делают бегом и быстро. Сотрудники могли что угодно приказать.
28 февраля в вечернее время прибыл очередной этап. Никаких особых указаний по его поводу не было. То есть встречали в штатном режиме.
– А что это значит в «штатном режиме»?
– Поставлена задача допрашивать всех, кто прибыл из других учреждений, где есть сотовые телефоны, наркотики. Ну и в случае, если есть там какие-то уголовные дела у кого-то, которые они скрыли – на эту тематику, мы тоже должны были разрабатывать. Словом, как обычно. После вечернего обхода мы начали вызывать по одному в «каптерку» – в помещение для хранения личных вещей осужденных. И вот вторым или третьим пришел как раз осужденный, который пострадал. Ну с ним, так же, как со всеми, была простая беседа. В какой-то момент он просто бросился на меня. Прыгнул, я отмахнулся. Он упал и ударился затылком. Такая ужасная случайность.
– Как отреагировали в колонии на этот инцидент?
– Все произошло незадолго до окончания моего тюремного срока. Я написал явку с повинной по поводу инцидента (заключенный был еще жив, в коме). И вот уже когда я был на свободе, то следователь СК взял с меня объяснение. И там ни слова про «разработки». А потом заключенный умер, меня снова привезли в следственный комитет и там я уже рассказал, как все было на самом деле.
– И фамилии сотрудников назвали?
– Да. В деле есть еще один свидетель из числа осужденных. Он является одним из самых страшных разработчиков. Он полжизни за решеткой, людей пытал. Он показания на сотрудников дал, когда освободился. Но потом снова оказался за решеткой, и там уже отказался от всего. Ну сами понимаете…
13 сентября 2023 года на меня напали неизвестные, жестоко избили. Я чудом сбежал от них, спрятался в частном доме, а там сработала сигнализация, приехали сотрудники охраны, меня на руках вынесли и доставили в больницу
Я попал после этого под программу о госзащите свидетелей. Но сейчас уже не под ней (не смог соблюдать все условия, что необходимы). Вот я живу и не знаю, что со мной будет дальше. Тот осужденный заявил, что якобы я с ним на воле мошенничал и угнал машину. Уже возбудили два новых дела против меня.
– А вы виноваты?
– Я этого не делал, и есть тому доказательства. Но я другое совершил.
– Зачем? Зачем вы опять закон преступили? Неужели вам не страшно оказаться снова в тюрьме, да еще после вашей работы на сотрудников?
– Некуда деваться было. Работы не было. Жить не на что. Вот сейчас я трудоустроился и пока на воле. Но отвечать за все придется.
Во многом от главного свидетеля по делу Анатолия зависит исход суда над экс-тюремщиками. Он сам наверняка скоро снова попадет за решетку. И я не удивлюсь, если он там откажется от всего, что наговорил (потому наш с ним разговор записала с его разрешения). Но сам тот факт, что он на эту беседу пошел, – и есть доказательство того, что выход существует.
